Я ждал её на том же месте, где обычно ждал в те, иные времена.

    Я ждал её уже минут двадцать, прислонившись плечом к светлокожему стволу городского тополя. В горле першило от сигарет и плотной летней пыли, щедро пропитанной бензиновой гарью, но я опять лез липкими от пота пальцами в мятую пачку, ломая спички, прикуривал; глотал с отвращением сухой и горький дым; обшаривал глазами прохожих и проезжающие мимо автомобили.

    Она могла прийти пешком или приехать на такси.

    Теоретически она даже могла сойти с троллейбуса.

    Солнце окончательно сошло с ума и прекратило своё движение по небу, застряв навечно в высшей точке. Выпитая для успокоения нервов полчаса назад водка, искомого успокоения не принесла. Она не принесла даже банального опьянения – летом лучше пить, разумеется, херес. Впрочем, херес пить лучше всегда, как мне доходчиво однажды объяснила красавица-дегустатор в одном из винных погребков Кишинёва.

    Я пропустил её, к собственному стыду.

    Безнадёжно устаревший, бережно выпестованный в памяти образ юной и беспечной Артемиды в жёлтом платье, открывающем умопомрачительные колени, не захотел совместиться с оригиналом.

    А может быть, меня просто подвело мимолётное воспоминание о кишинёвской красавице-дегустаторе…

    Загорелая чужестранным загаром стильная женщина в короткой светлой юбке и таком же жакете поверх легкомысленной летней маечки (и никакого бюстгальтера!), остановилась, улыбаясь, напротив. В полутора метрах.

    Колени остались умопомрачительными. Всё остальное – тоже.

    Она медленно сняла шикарные солнцезащитные очки и глянула мне в лицо.

    Оказывается, я не забыл этот взгляд, потому что сердце как будто исчезло на секунду из груди. И стало понятно, почему солнце стоит на месте, – просто оно запуталось в её волосах.

    Да. Этот серый взгляд я узнаю.

    Мне ничего не оставалось делать, как уронить сигарету и шагнуть ей навстречу.

    Братское объятие и сестринский поцелуй.

    – Ты неважно выглядишь, – заявила она со всегдашней своей бесцеремонностью и плотно взяла меня под руку.

    – Должно быть, по контрасту с тобой, – я постарался улыбнуться. – Ты выглядишь на чемодан долларов. На очень большой чемодан.

    Мне вряд ли нужно было произносить вслух вторую часть фразы – мелкая сучья месть. Но я сам не люблю себя, когда выгляжу плохо.

    – Старалась. Для тебя, – на её чистый лоб легла чуть заметная вертикальная морщинка.

    – М-м… спасибо. Я тоже, вообще-то, старался, но, как видишь, не очень преуспел. В июле человек никак не должен быть в этом городе. В июле человек должен быть на песке у моря. Или на бережку у речки. Или в лесу на травке.

    – Ага, – охотно подхватила она. – И пусть рядом стоит большущий холодильник с пивом!

    Мы оба посмеялись над моей пожилой мечтой. Морщинка исчезла.

    – Куда мы идём?

    – Вообще-то, нас ждёт Пашка. Я тебе от него звонил.

    Но если ты…

    – Нет, я рада. У него прохладно и по Пашке я тоже соскучилась.

    Встречные прохожие мужского пола с идиотским однообразием заводных болванчиков оборачивались нам вслед.

    Точнее, вслед ей.

    Когда я не в форме, меня не провожают глазами даже дешёвые проститутки в парке имени Культуры. А я был явно не в форме. И давно.

 

    В том, трижды проклятом и незабываемом феврале, нам тоже оборачивались вслед. Не только мужчины – все.

    Какой был день тогда?

    «Ах да, среда», – ответил бы Владимир Семёнович Высоцкий. Может быть, и среда, не знаю…

    Очередная, по-моему, четвёртая с того самого вечера по счёту, истерика накрыла Ирину прямо в такси, а чёртова тачка всё никак не могла одолеть обледеневший подъем за три квартала до моего дома.

    Раз за разом мы скатывались и скатывались назад.

    Ирина в терцию вторила надсадному вою двигателя. Матёрый, все повидавший на своём шофёрском веку водила, ругался сквозь стиснутые зубы нехорошими словами, колеса бессильно визжали на гладком льду, и, наконец, в нас врубился сзади новенький «жигуль». Или мы в него?

    Мне оставалось только поспешно расплатиться, безжалостно выпихнуть Ирку из салона и тащить её дальше буквально за шкирку сквозь прозрачный режущий февральский ветер по зеркально вылизанному этим самым ветром ледяному тротуару.

    Хорошо, что я тогда был в форме. Физической, разумеется.

    Ещё бы нам не оборачивались вслед! Истерика Ирины имела в диаметре не менее ста пятидесяти метров, а мы находились в самом её эпицентре.

    Дважды нас останавливала милиция, и трижды Ирка пыталась меня укусить. Причём один раз у неё это получилось.

    Уже почти у самого подъезда, когда стало совсем невмоготу, я сильно и больно отхлестал её по щекам, и до сих пор мои ладони горят при воспоминании об этом.

​

     Вот и опять я стучу каблучками рядом с Ленечкой по знакомой улице. Совсем как в старое доброе время.

    Та же родная улица, тот же родной город и тот же родной Ленечка. Хотя не тот, не тот, конечно. Постарел, что ли, Ленечка? Ах, какой был мальчик! Весёлый да кудрявый… Или просто повзрослел? Или не удаётся жизнь. Морщины резче, и прибавилось их числом; седина то и дело мелькает в чёрной шевелюре. Хорошо хоть не облысел… Ах, Ленечка, Ленечка! Ах, лето…

    Тогда тоже стояло долгое и жаркое лето. Самая середина. Совсем, как сейчас. На мне было жёлтое платье из марлевки, и я только-только прикатила с черноморского побережья – вся из себя загорелая и гладкая, словно кегля.

    Что за компания собралась тогда в «Берёзке»? Нинка с Валеркой были, ещё кто-то… А! Этот грустный архитектор, не помню, как его звали, который, кажется, предназначался мне. И ничего ему, бедняжке, не обломилось. Ни тогда, ни потом. Ещё кто-то был, не помню уже всех.

    Пили мы пиво и ели раки. Или рыбу. Нет, всё-таки, кажется, раки. Лёня тоже пил пиво за соседним столиком совсем один, и я обратила на него внимание, потому что он мне понравился. Вернее, не то, чтобы понравился, а… заинтересовал, что ли.

   Вот, подумала я, сидит молодой и очень симпатичный черноглазый парень. Почему-то один. Такие редко бывают одни – не тот типаж. Сидит, потягивает пиво и явно на меня поглядывает. Ещё бы он на меня не поглядывал! А познакомиться, дурак, не подходит.

    Как-то скучно веселилась наша компания.

    Потом я отошла в туалет. А когда вернулась, Лёня уже свободно расположился за нашим столиком, на котором среди толстых пивных кружек изящно высились три, купленные им, бутылки хорошего сухого вина, и скука, словно побитая собака, отползла в сторону.

    – Здравствуйте, – сказал он, откровенно глядя мне прямо в глаза. – Меня зовут Леонид.

    – Ирина, – я улыбнулась самой соблазнительной из своих улыбок.

    Переспали мы в ту же ночь.

    Он просто остановил проезжающую машину и отвёз меня ко мне домой. Родителей как раз не было – уехали в отпуск.

    Да, Ленечка.

    Дура я, дура набитая, и так мне, дуре, и надо. Хорошо, что хоть друзьями остались, и в тот страшный февраль он оказался рядом. И Пашка тоже. И были доллары, много долларов и хорошие знакомые за границей, которые нашли клинику и помогли положить деньги в банк.

    А-а, вот и остановочка трамвайная. Та самая.

    Ох, ну его к чёрту! Уеду опять в Швейцарию. Тихая, спокойная, уютная страна. Денег пока хватает.

    Нет.

    Врач совершенно определённо сказал, что я должна сюда вернуться и снова все вспомнить. Спокойно. Спокойно все вспомнить.

    Вспомнить так, как будто всё это случилось не со мной, а с совершенно посторонним мне человеком.

    Я здорова.

    Я здорова уже.

    Я все могу вспомнить.

    Заканчивался январь…

​

    Заканчивался январь. Небывало лютая зима разгулялась, словно пьяный рэкетир на вещевом рынке. Даже солнце боялось замёрзнуть, и поэтому быстро пробегало по короткой небесной дуге свой положенный путь и пряталось на западе, – так плохо одетый прохожий выскакивает по необходимости зимой из дома и торопится нырнуть в метро, где тепло и можно доехать до нужного места.

    Да, январь заканчивался, но казалось, что эта зима будет длиться бесконечно.

    Поздним трамваем я возвращалась домой.

    Мороз, терзавший город с упрямым ожесточением всю последнюю неделю, нехотя отодвинулся, уступая место тяжёлому липкому снегопаду.

    Я устроилась на переднем сиденье и через лобовое стекло вагона отлично видела, как всё произошло.

    Трамвай уже основательно замедлил ход перед остановкой, когда откуда-то слева, из ночной снежной тьмы, выскочил на рельсы парень в дорогой дублёнке, без шапки и с большим «дипломатом» в руке.

    Он вполне мог успеть (вагон замедлял ход буквально на глазах), но в последнюю секунду поскользнулся на рельсах, качнулся назад, взмахнул рукой, судорожно пытаясь восстановить равновесие, и тут красная махина, добротно сработанная на заводах древней Праги, всей своей многотонной массой ударила его в голову.

    Парня отшвырнуло к бровке тротуара, он упал, и вагон окончательно остановился.

    – Ах ты … – с тоскливой горечью в голосе сказала вагоновожатая, открыла двери и неохотно стала выбираться со своего водительского места, чтобы по долгу службы посмотреть, жив человек или уже нет.

    Я тоже поднялась и хотела было выскочить в снегопад, чтобы как-то, возможно, помочь, но тут в передних дверях вагона появился сам виновник дорожно-транспортного происшествия. Пошатываясь, он поднялся в салон и тяжело плюхнулся рядом со мной на сиденье.

    Всю правую сторону его головы и воротник дублёнки обильно заливала кровь.

    – О, Господи! – выглянула в салон вагоновожатая. – Ты жив, парень?

    – Все нормально, поехали, – он пристроил «дипломат» между ног, поощрительно махнул рукой и зажал рану носовым платком.

    – Послушайте, – опомнилась я, – вам срочно необходимо к врачу. У вас же вся голова разбита!

    – Пустяки, – он повернулся ко мне, и я впервые близко увидела его глаза.

    О, сколько раз потом прожигал меня насквозь этот чёрный луч вечного страдания…

    И что бы мне тогда не сойти на той же или следующей остановке?

    Поздно, поздно.

    Трамвай тронулся, и я вся уже была в странной и страшной власти этих зимних глаз.

​

    Слава лету!

    Мы любили друг друга при первой возможности и невозможности и физически не могли разлучиться даже на несколько часов.

    Родители Ирины уехали отдыхать куда-то в Курскую область, в деревню (так ты у меня, курчанка, Ирочка? Да, я курчанка, и вообще красавица), и в нашем полном распоряжении оказалась трёхкомнатная квартира в тихом и зелёном районе города. И у меня в кармане приятно шуршали хорошие – по тем временам, конечно! – деньги, вовремя полученные за вовремя же сделанную большую и трудную работу.

    Мы кутили напропалую, как только могут кутить молодые здоровые, свободные и богатые.

    Деньги и дни летели со скоростью чайных клиперов, бьющих свои собственные рекорды в «ревущих сороковых» (слева Африка, справа Атлантика, впереди Индия, новый товар, призовые и слава), и нам не было их жаль ничуть (то есть, жаль, конечно, что чайные клипера уже не покоряют океаны).

    Август безвозвратно сгорал в наших сердцах, и ярчайшие пышные звезды заглядывали бесстыдными ночами в распахнутое настежь окно.

    Мы просыпались, когда хотели – ни мне, ни Ирине не было нужды вскакивать поутру, завтракать на скорую руку и в потной тесноте общественного транспорта мчаться на работу к восьми или, там, к девяти часам. Её длинный отпуск и моё денежное безделье счастливо совпали.

    Это счастье – открыть глаза поздним утром позднего лета, осторожно высвободить из-под прелестной головки любовницы затёкшую левую руку и, не вставая, нашарить на полу, возле кровати, ополовиненную с ночи бутылку хереса…

    Переливается в стакане густая светлая охра хереса, тянется к потолку дымок первой – самой сладкой! – утренней сигареты, возбуждённо блестит за светлой чёлкой серый глаз Ирины.

    – И я хочу, – лениво тянется она к стакану.

    Сползает одеяло, открывая заинтересованному взору чудную нежную грудь с длинным и твёрдым розовым соском…

    Глоток вина, пара затяжек, и мы опять полны неуёмного желания, а впереди длинный-предлинный августовский день, и полный холодильник еды.

    Господи, неужели это всё происходило с нами, и проклятый угрюмый мир казался нам тогда прекрасным, свободным и полным удивительных тайн?

    Да, было. Конечно же, было. Именно с нами. Именно так. Целый месяц или около того.

    А затем деньги подошли к концу, лето тихо и незаметно ушло на юг, а наши отношения приобрели несвойственную им прежде сложность.

    Как-то сразу, чуть ли не в один и тот же день, мы обнаружили друг в друге массу мелких, но довольно неприятных недостатков и, вместо того, чтобы плюнуть на них и забыть, наоборот, начали скрупулёзно эти самые недостатки разглядывать со всех сторон, и тыкать в них друг дружку носом. В каждый по отдельности и во все вместе разом.

    Но, чёрт возьми, ведь она действительно слишком любила попусту шляться по магазинам и часами висеть на телефоне!

 

    Почему я тогда привела его домой, до сих пор не могу понять. Сострадание к ближнему? Но, во-первых, для выполнения гуманитарного долга вполне достаточно было отвезти его в больницу, а, во-вторых, никогда я за собой особого человеколюбия не замечала.

    Одиночество? Тяга к мужской ласке? Ха-ха. Полгорода друзей и знакомых. Плюс ко всему два старых любовника и один совсем новый отлично научили меня рассчитывать свои силы и возможности. И о замужестве я тогда тоже совсем не думала. То есть, на самом деле думала, конечно, как и всякая молодая и незамужняя женщина, но как-то отстраненно, абстрактно и безотносительно к себе. В общем, семью в ближайшее время я заводить не собиралась. У меня и сейчас-то её нет, семьи.

    Или я просто порочна по своей натуре? И не так, как порочно большинство женщин и мужчин, а глубже, тяжелее? Ох, не знаю. На эту тему мы не раз всерьёз и подолгу беседовали с моим психоаналитиком там, в Швейцарии, но даже он – светило европейского масштаба – не смог дать ответа на этот вопрос.

    Ответа, который примирил бы меня с самой собой и всем происшедшим.

    Зря я, наверное, во всём этом копаюсь. Ну, пустила к себе в дом незнакомого мужчину – подумаешь! Не я первая, не я и последняя – это раз. Что сделано, то сделано (причём давно) – это два. И потом. Ведь он всё-таки был ранен! И он мне понравился. Очень понравился. Высокий, стройный. Густые пепельные волосы слиплись от крови на правом виске. Он сидел в моём любимом кресле, а я склонилась над ним, обрабатывая рану, – вот и пригодились навыки, полученные когда-то на курсах медсестёр.

    Ему наверняка было больно, но он ни разу не дёрнулся, не зашипел сквозь белые свои ровные зубы. Не поморщился даже.

    – Как вас хоть зовут?

    – Игорь. А вас?

    – Меня Ирина. Очень больно?

    – Нет. Голова только немного кружится.

    – Не тошнит?

    – Нет.

    Я вышла на кухню – поставить чайник, а когда вернулась, то обнаружила на журнальном столике бутылку армянского коньяка и два моих любимых чешских фужера, которые гость самостоятельно достал из серванта.

    – Давайте выпьем, спасительница, – краем рта усмехнулся он и сразу стал похож на моего любимого американского актёра Брюса Уиллиса. – Вы действительно мне очень помогли.

    Скажите, девушки, вы бы отказались выпить с Брюсом Уиллисом? Тем более что коньяк я люблю. Если он, конечно, хороший. А это был настоящий армянский коньяк.

    Игорь, видимо, достал бутылку из своего объёмистого «дипломата», который стоял тут же, возле кресла.

    Мы выпили.

   Налил он много – по половине фужера. Я сделала один глоток, а Игорь выпил все сразу. Как воду.

    – Вообще-то, после таких ударов в голову врачи употреблять спиртное категорически не рекомендуют, – заметила я.

    – Чепуха, – он улыбнулся тем же краем рта. – Я отлично себя чувствую.

    Его лицо утратило, пугавший меня мертвенно-бледный оттенок, в него вернулись краски. О чём-то мы говорили, говорили… Вот только о чём? Надо же, не помню совершенно.

    Помню, что вёл он себя исключительно корректно. Пил и закусывал аккуратно, смеялся сдержанно, шутил уместно, вставлял, казалось бы, ничего не значащие, но какие-то весомые и нужные фразы в правильных местах.

    Вот на эту его корректность, нормальность его абсолютную, что ли, я и клюнула. Или, как сейчас принято говорить, повелась.

    С одной стороны мне до тошноты надоели мои недоделанные любовники из художническо-поэтической среды: вечно нищие, амбициозные, малоталантливые и закомплексованные, а с другой… С другой стороны, видимое отсутствие его сексуального интереса ко мне (а я ведь не без оснований считаю себя девушкой вполне сексуальной) подхлестнуло моё женское начало лучше всякого коньяка (прав, ох, прав был Александр Сергеевич Пушкин – великий поэт и мужчина земли русской). Я завелась и во что бы то ни стало решила затащить этого Брюса Уиллиса в постель.

    Что мне, разумеется, удалось.

    О-о… Он был неутомим. В ту, первую ночь, я уснула, изнемогая, лишь под утро, получив от него все, чего желала и даже сверх того.

    Совершенно невероятная его мужская сила в сочетании с изысканностью и разнообразием ласк покорила меня окончательно и бесповоротно.

    Я уже не принадлежала себе, не контролировала себя и почти утратила способность адекватно воспринимать окружающий мир на ближайшие три недели.

  

    Длятся долго и скучно не лучшие времена жизни нашей.

    Так бывает всегда: счастливые дни исчезают быстро, словно в детстве стаканчик мороженного, а плохие… плохие тянутся и тянутся, как медленный товарняк на железнодорожном переезде.

    Нехорошая осень и мерзкая зима.

    Даже Новый год – единственный мною почитаемый и любимый праздник был совершенно испорчен в какой-то полузнакомой компании, где все очень быстро надрались и разошлись парами по многочисленным комнатам громадной квартиры тешить пьяную плоть.

    Меня, помнится, активно домогалась некая худосочная брюнетка неопределённого возраста по имени Римма и совсем, было, преуспела в своём начинании, но тут я отчего-то неожиданно протрезвел и, до донышка души потрясённый её внешним, а равно и внутренним обликом, поспешно и трусливо ретировался домой.

    С Ириной в ту осень и зиму мы виделись редко. Да и зачем, собственно? Любовь наша разноцветная растворилась в серых буднях бытия почти бесследно. Вот разве что воспоминания об августе… Э, да что там говорить! Они и по сю пору сладко терзают моё бедное сердце.

    Но всё же иногда мы встречались.

    В основном, как ни странно, по её инициативе. Из любовника я постепенно превратился в некоего душеприказчика. Советчика, мелкого порученца и хранителя секретов и тайн. Кроме этого, Ирина частенько звонила мне по телефону, чтобы в многоминутной болтовне просто излить душу. Видимо, её многочисленные подружки для этой цели не очень подходили. Мне зачастую трудновато было – просто в силу принадлежности к мужскому полу – полностью вникнуть в суть её проблем, но я всегда терпеливо выслушивал все и не загружал её в ответ своими трудностями. Чем, вероятно, и представлял определённую ценность.

    Временами у неё возникало желание меня увидеть, и тогда мы встречались и шли в гости к Пашке. Или в какой-нибудь бар, когда Пашки не оказывалось дома или он не мог нас принять.

    В самом начале января она сообщила, что ей удалось, наконец, получить однокомнатную квартиру со всеми удобствами (уж не знаю как, но удалось), но это, казалось бы, радостное событие – она вечно жаловалась на невозможность жить вместе с родителями – не принесло ей счастья, потому что наступил тот самый февраль.

    Где-то в середине этого короткого и злого на погоду месяца Ирина позвонила и попросила о встрече.

    – Мне нужно с тобой поговорить, – сказала она. – С тобой и с Пашей.

    – А что случилось?

    – Сама не знаю ещё. Вроде бы ничего особенного, но мне как-то не по себе. Видишь ли, я встретила одного человека.

    – Ну и?

    – Слушай, Лёнечка, это совсем-совсем не телефонный разговор. Давай встретимся у Пашки?

    –  Когда?

    – Завтра вечером в семь часов сможешь?

    – Я-то смогу. А Паша об этом знает?

    – Знает, я ему звонила. Он завтра весь вечер дома и один.

    Паша Горностаев трудился в одной из больниц города. Молодой и бешено талантливый хирург, а также старый-престарый друг ещё с детства. Я познакомил их в том сумасшедшем августе и, по-моему, старый друг тут же не замедлил влюбиться в Ирину. Может быть, не с такой силой и страстью, как я, но всё же. Мне даже иногда кажется, что после бесславной кончины нашей с Иркой любви, друг Паша пытался занять моё место. Не знаю уж, получилось у него что-нибудь или нет, не спрашивал. В конечном счёте, и у меня ведь ничего не получилось.

    … уютная Пашина квартира в центре города надёжно и непоколебимо плыла сквозь невозможный февраль.

    Мы расположились вокруг низкого столика в порядком потёртых, но чертовски удобных креслах, согревая в ладонях широкие бокалы с коньяком.

    Аккуратно нарезанный лимон дразнил слюнные железы.

    Ароматный парок поднимался из тонких фарфоровых чашек с кофе, – друг мой Паша любит, чтобы всё было правильно за столом и в жизни. И правильно делает, что любит. Я, вот, например, тоже люблю, но он, в отличие от меня, не только любит, но ещё и стремится к этому.

    – Ну, рассказывай, – не выдержал я.

   – Чего уж там, – поддержал Пашка. – Все свои.

   Ирина глотнула коньяка, неуверенным движением поставила бокал на столик.

    – Понимаете, мальчики, познакомилась я недавно с одним парнем. Зовут его Игорь. И не только познакомилась, а… как бы это…

    – Трахнулась, – несколько прямолинейно, на мой взгляд, подсказал Пашка.

    – Да не… то есть, да, но… понимаете… Он у меня сейчас живёт.

    Мы переглянулись.

    На Ирину это было не похоже. Во-первых, она практически никак не среагировала на Пашины слова, а во-вторых, то, что у неё поселился мужчина – это, знаете ли… Свою недавно обретённую территорию Ирка охраняла с исключительной бдительностью.

    – Живёт уже почти месяц. Понимаете, он мне нравится. То есть, нет, вернее, меня к нему тянет… Трудно объяснить. Никогда раньше со мною такого не случалось. Это не любовь, понимаете? Это что-то другое, но такое же сильное. Даже сильнее. Не могу разобраться. Он… он странный какой-то, а я… а я всё равно… Даже жутко иногда делается. Не знаю. Не знаю, что со мной и с ним, – она судорожно схватила свой бокал и, залпом выпила коньяк.

    – Так отчего жутко-то? – простодушно осведомился я.

    – Погоди, – Пашка, не торопясь, долил в наши бокалы, – погоди. Давай по порядку. Во-первых, в чём конкретно проявляется его, как ты говоришь, странность?

    – Ну, он совсем не рассказывает о себе. Я даже, представьте, фамилии его не знаю. Не знаю, где и кем он работает и работает ли вообще.

    – Подумаешь, – заметил я, – невидаль. Если мы вспомним фильм «Москва слезам не верит», то там тоже главная героиня не знала фамилии Гоши. Это как раз нормально. Особенно в наше время свободы, как слабо осознанной воли. А насчёт работы… Мало ли чем нынче люди себе на хлеб зарабатывают! Он может целыми днями дома сидеть, а ему денежка на счёт капает за оказанные, например, прежде услуги. Или ещё за что-нибудь, не знаю. Так что, извини, но пока я ничего странного в твоём новом знакомом не вижу. Если судить с твоих слов, конечно.

    – Это не все, – улыбнулась губами Ирина. – Это, Лёнечка, только начало. Я понимаю, что тебе неприятно слышать о том, что я с кем-то там живу…

    – … да ради бога!

    – … но, если ты будешь меня постоянно перебивать, то, значит, я ошиблась и попала не к тем людям, которые мне необходимы. Усёк?

    Я только дух перевёл.

    – Ты, Ирина, давай, не лезь в бутылку, а рассказывай, – посоветовал ей Паша. – Лёня больше не будет. Правда, Лёня?

    – Могу вообще молчать.

    – Вообще не надо. Мы нуждаемся в твоём авторитетном мнении. Правда, Ириша?

    – Правда, – Ирка улыбнулась уже почти нормальной своей улыбкой (Боже, как я любил её улыбку!). – Ладно, проехали. Так вот, на нём только та одежда, в которой он ко мне пришёл. Шмотки хорошие, фирменные и дорогие. Но это всё! Мне пришлось ему покупать, извините, трусы, майки и носки. А также зубную щётку и бритву.

    – Постой, не удержался я. – Покупала за свои деньги?

    – Нет. Денег у него как раз много. Очень много. И это тоже странно и… страшно. Однажды, каюсь, в его отсутствие, я заглянула в «дипломат», с которым он… ну… который у него был, когда он ко мне пришёл. Большой такой «дипломат», стильный, а там…

    – Золото-бриллианты? – на этот раз не удержался Пашка.

    – Вам смешно, но, думаю, когда я вам все расскажу, то станет не до смеха, – зловеще пообещала Ирина. – Нет, Пашенька, нет, миленький. Не золото-бриллианты, а самые настоящие полноценные американские доллары. Зелёненькие такие, знаешь? В количестве двухсот пятидесяти восьми тысяч штук.

    – Штук чего? – обалдело спросил я.

    – Штук долларов, – любезно пояснила Ирка.

    – Так, – Пашка сделал глоток коньяка и потянулся к пачке сигарет. – Собственно, это ещё ничего не значит. Ну заработал человек солидную сумму в валюте, – с кем не бывает?

    – Двести пятьдесят восемь тысяч долларов? – засомневался я. – Ты лично знаешь в нашей стране хотя бы одного человека, который заработал такие деньги, а не украл? Я – нет. Но меня сейчас не это интересует. Ты, вот, Ириша, постоянно говоришь «он ко мне пришёл», «мне пришлось ему покупать»… Как и где ты с ним познакомилась? И почему он не мог сам купить себе всё необходимое, тем более с таким количеством денег?

    – Это ещё одна странность. Он не может ходить по магазинам. Он там в какой-то ступор впадает. Не может сообразить, что сколько стоит, не может посчитать сдачу. Он так и говорит: «У меня низкая покупательная способность. Возьми деньги и купи всё, что нужно». А как мы познакомились… Я ехала в трамвае, а он переходил через рельсы. Поскользнулся. Трамвай уже тормозил, а то бы его точно убило. А так только голову расшиб. До крови. В общем, я ему помогла. Привела домой, обработала рану. Ну и так получилось, что он стал у меня жить.

    – Он днём уходит или дома сидит? – неожиданно спросил Пашка

    – Уходит.

    – Проследить пробовала? – спросил я.

    – Пробовала. Там и следить нечего. Он каждый день в ресторане сидит. «У Федора», знаете?

    Мы, разумеется, знали. Ресторан «У Федора» славился отменной кухней и сногсшибательными ценами.

    – Каждый божий день, понимаете? – эмоционально продолжала Ирина. – У меня там знакомый официант есть. Я его спрашивала. Каждый день, говорит, приходит и выпивает не меньше трёх бутылок армянского коньяка. Настоящего. Представляете?! Домой же возвращается абсолютно трезвым. Трезвым, понимаете?! От него и спиртным даже почти и не пахнет… Ох, Пашенька, налей мне ещё.

    Пашенька, разумеется, тут же налил.

    – Ну, допустим, – сказал он, чуть подумав. – Три бутылки коньяка ежедневно – это, конечно, многовато для нормального человека. Но исключения бывают. С точки зрения медицины и физиологии, такое вполне возможно. Знавал я одного… Кстати, сколько весит этот твой знакомый, сколько ему лет и как его зовут?

    – Килограммов восемьдесят, а лет… что-то около тридцати, наверное. Зовут Игорь.

    – Слушай, Ириша, а документы у него какие-нибудь есть? – осенило меня.

    – Нет ничего, – помотала она светловолосой головой, и от запаха её духов рука моя задрожала так, что пришлось поспешно вернуть бокал на стол. – В «дипломате» только доллары, а в карманах в основном рубли.

    – Н-да, – сказал я. – По-моему, родная, гнать нужно тебе его в три шеи, пока серьёзных неприятностей не нажила.

    – Не могу, – с какой-то глухой и безысходной тоской выдохнула Ирка. – В том-то и дело, что не могу. Он меня, наверное, загипнотизировал.

    – Как? – заинтересовался Пашка.

    – Взгляд у него такой, знаешь… прозрачный-прозрачный. Втягивающий взгляд. И зрачки… – Ирина задрожала крупной дрожью. – Зрачки на свет не реагируют!

    – Объясни, – спокойно попросил Пашка.

    – Ну, ты же врач, должен знать, что зрачки у человека на свету сужаются, а в темноте наоборот. Так?

    – Так.

    – А у него не так! Всегда сужены.

    – Интере-есно.

    – А в зеркале он отражается? Тень отбрасывает? – не удержался я.

    – Дурак… – Ирка всхлипнула и полезла за носовым платком.

    – Извини.

    Я закурил. Ирка сидела перед нами такая же красивая, как и всегда и совсем-совсем несчастная. Сердце моё сжалось, словно резиновый мячик в руке ребёнка.

    – Так, – в очередной раз подытожил Пашка. – Что ещё из физиологии?

    – Он… он, кажется, не чувствует боли.

    – М-м?

    – Да, я замечала. Понимаешь, у него какая-то странная координация движений. Не то чтобы плохая… а как будто препятствие на пути он замечает в последний момент.

    – Ещё бы, – пробормотал я, – столько коньяка ежедневно выдувать.

    – И что? – спросил Паша.

    – Поэтому он частенько ударяется о различные предметы. О стол, там, или стул.

    – Уличный фонарь, – подсказал я.

    Ирка свирепо покосилась в мою сторону и продолжала:

    – Иногда довольно сильно ударяется. Так вот, я ни разу не слышала, чтобы он при этом чертыхнулся или зашипел от боли, или хотя бы потёр то место, которым ударился. Ни разу. И синяки не остаются! Однажды он ошпарился очень горячим чаем. Кипятком практически. И – ничего! Даже кожа на руке почти не покраснела.

    – Хм-м… – Пашка яростно потёр хорошо выбритый подбородок. – Ладно. Такое тоже встречается. Ещё?

    – Ещё он не спит.

    – Совсем?

    – По-моему, совсем. Когда я ночью просыпаюсь, что вижу, что он лежит рядом с открытыми глазами.

    – Некоторые люди спят с открытыми глазами, – сказал Пашка.

    – Я знаю. Но он именно не спит. Я спрашивала. Он говорит, что спать ему не хочется.

    – И такое случается, – вздохнул Пашка, – Скажи, а он… твой этот Игорь… он хороший любовник? Я имею в виду каков он в постели? Спрашиваю как врач.

    – Великолепный, – не смутившись ни на йоту, выпалила Ирина. – Неутомимый. Только… только он никогда не кончает. То есть, как это будет по научному… а! Не испытывает оргазма, вот.

    – Ну, оргазм-то он может испытывать и без эякуляции. То есть, без семяизвержения, – задумчиво проговорил Пашка. – Но вообще-то…

    – Ирка, – спросил я, чтобы уйти от неприятной для меня темы, – что он читает?

    – Он совсем не читает. Даже газеты. Иногда смотрит телевизор. Спортивные соревнования в основном.

    – То есть, в интеллектуальном смысле он что, совсем никакой?

    – Да я бы не сказала… но он, понимаешь, как-то обходит эти темы… Ох, мальчики, перестаньте вы меня мучить!

    – Хорошо, – сказал Пашка. – Подведём итог. Всё, что ты тут нам рассказала, крайне интересно с медицинской и вообще научной точки зрения. Подобные свойства организма встречаются у некоторых людей. Редко, но встречаются. А вот то, что они, свойства эти, сконцентрировались в одном человеке… Это, знаете ли, действительно феноменально! Знаешь что, Иринка, неплохо было бы познакомиться нам с твоим Игорем.

   – Да я уже об этом думала. Но он совсем не может или не хочет ходить в гости.

   – Подумаешь, беда, – ухмыльнулся я. – Пригласи нас к себе. У тебя, насколько я помню, на следующей неделе день рождения? Вот и пригласи. Меня и Пашку.

   – Правильно! – лицо Ирины посветлело. – Ой, мальчики, приходите в следующую субботу часикам к пяти, ладно?

   – Ещё бы не ладно, – мрачно согласился Пашке. – И не сомневайся. Обязательно придём.

   

    Мальчики пришли вовремя, а я, как это ни удивительно, успела всё приготовить.

    Накануне я сообщила Игорю, что у меня день рождения. И будут гости. Он – странное дело – не возражал.

    Вообще за последние три-четыре дня поведение Игоря сильно изменилось. Он уже не выходил из дома и не просиживал часами в ресторане «У Федора». И раньше не очень-то разговорчивый, он стал ещё молчаливей. При этом его обуяла какая-то лихорадочная хозяйственная деятельность. Починил кресло в комнате и шкаф на кухне. Поменял все прокладки во всех кранах, после чего те (о, чудо!) перестали течь и в прямом смысле слова капать на мозги. Повесил на стену книжные полки, которые до этого громоздились у меня на полу. Привинтил к дверям ручки, смазал дверные петли, сделал ещё что-то по мелочи.

    Мужчина и должен всем этим заниматься, и я была, конечно, рада, но все равно ждала. Как избавления ждала субботы, когда все, как мне казалось, встанет на свои места и благополучно разрешится.

    Оно и разрешилось.

    Мне исполнялось двадцать пять.

    Рано утром, когда я собиралась на рынок за продуктами, Игорь подошёл ко мне со своим роскошным «дипломатом» в руке и совершенно обыденным и даже каким-то скучным голосом сказал:

    – Ирина, у тебя сегодня день рождения, и я тебя поздравляю. Прими, пожалуйста, подарок.

    И он протянул мне «дипломат».

    Я прекрасно была осведомлена о том, что лежало внутри, и поэтому в первое мгновение отпрянула.

    – Возьми и открой, – сказал Игорь.

    Пришлось открыть. И разыграть изумление пополам с восхищением. Вернее, изумление-то почти и не пришлось разыгрывать, – я и в самом деле была изумлена, если не сказать больше. Всё-таки двести пятьдесят с лишним тысяч долларов – это, девушки, двести пятьдесят тысяч с лишним долларов. Сумма.

    – Игорь, – сказала я, – ты с ума сошёл. Откуда это?

    – Неважно. Я хочу подарить их тебе. Мне не нужно.

    – Я… я не могу принять такого подарка, – жалко пролепетала я (дура!).

    – Как хочешь, – он повернул голову и равнодушно посмотрел в окно. – Пусть просто тогда стоит здесь, у тебя.

    В голосе его – или мне показалось? – прозвучала едва заметная печаль.

    Я пожала плечами, сунула «дипломат» в шкаф и помчалась на рынок.

    День пролетел в хлопотливой суете (терпеть её ненавижу!), а в самом начале шестого пришли мальчики.

    Поначалу всё шло нормально. Я познакомила их с Игорем, и мы сели за стол.

    Тосты за именинницу, закуска – я уж постаралась! – то да сё, обычный, ничего не значащий застольный трёп.

    Игорь почти ничем не отличался от образцового хозяина. Он вовремя наполнял рюмки и бокалы, уносил грязные и приносил чистые тарелки, следил за переменой блюд.

    Он даже пытался улыбаться.

    По мере выпитого мальчики старались расшевелить Игоря. Там вопросик зададут, здесь, вроде как, за советом обратятся, разговаривая друг с другом или со мной – всё напрасно. Он отвечал короткими общими фразами типа: «может быть», «не знаю», «да», «нет», «возможно, не уверен», «скорее всего» и т. п.

    И не пьянел.

    И улыбался.

    Господи, лучше бы он плакал!

    Что-то висело в атмосфере, и мне становилось всё больше не по себе. Теперь-то я понимаю, что чуяла, всем своим женским нутром чуяла приближение развязки.

    Мальчики несколько раз недоуменно переглядывались между собой и – спасибо им! – не налегали особо на спиртное. А я пила. И чем больше пила, тем больше трезвела. Вернее не трезвела, а… настораживалась, что ли.

    – Кстати! – в какой-то момент воскликнул Лёнечка. – Игорь, ты бы рассказал нам, старым друзьям Ирины, как вы познакомились (он мне незаметно подмигнул). А то она скрывает. Или это тайна?

    – Я не помню, – просто, как «налей», сказал Игорь.

    – Не помнишь, как познакомился с Ириной? – делано рассмеялся Паша.

    – Не помню, – механическим каким-то голосом повторил Игорь и неловким прерывистым (я вспомнила это слово – дискретным) движением подцепил на вилку кусок тушёного мяса.

    – Э-э, может быть, ты, Ирочка, всё-таки раскроешь нам тайну сию? – опять подмигнул мне Лёня.

    Я снова рассказала им про поздний вечер, снегопад и удар трамваем в голову.

    Ребята слушали с показным интересом.

    – Романтическая история, – усмехнулся Лёнечка. – И как теперь голова? Не беспокоит?

    – Все нормально, спасибо, – Игорь повернулся на стуле и включил телевизор.

    И тут я заметила неестественную мертвенную бледность растёкшуюся по его лицу. Ту самую бледность, которую я уже видела однажды в день нашего знакомства.

    – Игорь, – сказала я, – ты… ты хорошо себя чувствуешь?

    Он обернулся и посмотрел на меня угасшими пустыми глазами.

    – Всё нормально. Спасибо, – повторил он и снова повернулся к телевизору.

    – Пошли, Лёня, на кухню. Покурим, – Паша поднялся с дивана. – Игорь, ты не куришь?

    Игорь не ответил. Даже головы не повернул.

    – Не курит он, – сказала я, испуганно глядя на мальчиков.

    Лёня явно растерян, Паша хмуро озабочен.

    Ладно, мальчики, подумала я, идите, посовещайтесь.

    Мальчики удалились на кухню, Игорь замер перед включённым телевизором, а я, прихватив пустой тонкостенный стакан, незаметно скользнула в ванную.

    Есть такой старый, веками опробованный способ подслушивания, о котором, кстати, мне в своё время поведал Лёнечка.

    Нужно взять пустой стакан и приложить его донышком к стене, за которой идёт интересующая вас беседа, а открытым концом – к уху, которым вы желаете данную беседу услышать. Я никогда раньше не пробовала, но способ действительно оказался вполне хорош. Особенно для панельного дома.

    Я слышала все. Вернее, почти все. Голоса мальчишек на фоне какого-то равномерного шума (похожий шум живёт в обычной морской раковине-рапане) звучали далеко-далеко, но, тем не менее, довольно отчётливо.

    – Ну, – сказал Паша, – какие будут соображения?

    – Не пойму, – забубнил Лёнечка, – Странный он. Очень странный. Ирка права, – есть в нём что-то жутковатое. Не преступное, нет. Что-то другое. А вот что – не пойму никак.

    – Вот что, Лёнька, – голос Пашки зазвучал решительно и жёстко, – его каким-то образом обязательно нужно определить к нам в больницу. На всестороннее обследование. Не нравится он мне. С медицинской точки зрения не нравится, понимаешь? Этот удар трамваем в голову…

    – Пока не понимаю, – сказал Лёнечка. – И потом, как ты его положишь в больницу, если он, например, сам не захочет, и у него нет документов?

    – Это не важно. И класть вовсе не обязательно. Я мог бы договориться с коллегами, чтобы они в приватном, так сказать, порядке… А Ирина со своей стороны постаралась бы его тоже уговорить. За ручку бы отвела. Понимаешь, я уже почти догадался. Но это предположение настолько невероятно, что… – он умолк.

    – Да ладно. Колись уж до конца, раз начал, – сказал Лёнечка.

    – Понимаешь, – голос Паши стремительно стал падать до шёпота, – мне кажется, что он…

    Дальше мне, как я ни старалась, не удалось ничего расслышать, – шёпот мой примитивный «звукоуловитель» не улавливал.

    – Не может этого быть! – воскликнул за стеной Ленечка.

    И тут из комнаты послышался звон и грохот…

​

    Я сидел и обалдело глядел на Пашку, безуспешно стараясь переварить услышанное. Всем своим видом Паша демонстрировал, что он отнюдь не шутит, но услышанное перевариваться всё равно не хотело. Горящая спичка, которую я перед этим зажёг с целью прикурить сигарету, обожгла пальцы. Я швырнул её в пепельницу и воскликнул:

    – Не может этого быть!

    И тут из комнаты послышался звон и грохот…

    … в коридор я выскочил первым, так как сидел ближе к кухонной двери, и там, в коридоре, немедленно столкнулся с Иркой, которая как раз вылетела из ванной комнаты. В правой руке она почему-то держала пустой стакан…

    В комнате, привалясь головой к опрокинутому столу, среди остатков салата и битой посуды лежал Игорь.

    Нет, вру. Не просто лежал. Он делал попытки встать. Его ноги загребали по полу, руки совершали какие-то совершенно невообразимые, абсолютно раскоординированные движения. Помню, левой он слепо шарил по воздуху перед собой, словно пытался найти невидимую опору, а правой быстро-быстро елозил среди осколков, как будто ловил какое-то шустрое насекомое… Его голова дёргалась вперёд и назад, ударяясь при этом о столешницу, а мимика лицевых мышц…

    О, Господи!

    Не дай мне ещё когда-нибудь увидеть подобное.

    Словно пьяный дьявол управлял его лицом. Оно, это лицо, одновременно хохотало и гневно хмурилось, ласково улыбалось и печалилось неизбывной печалью. Великое горе омрачало одну его половину, а хитрость и кокетливое лукавство корёжили вторую.

    – Что это, Лёнечка?! – Ирину затрясло, и она больно вцепилась мне в плечо. – Помогите ему!

    – Бесполезно, – сказал Паша, с профессиональным интересом наблюдая за происходящим. – Ему может помочь только пистолет. Да и то – неизвестно.

    – К-какой пистолет?! – взвизгнула Ирина.

    – Точнее не пистолет, – поправился друг Паша. – А выстрел из пистолета. Желательно в голову.

    – Что… ты… говоришь… – хриплый шёпот Ирины был страшнее любого крика.

    – Ты гляди, гляди…

    Тем временем то, что ещё недавно называлась Игорем, поднялось на ноги. Оно сделало три быстрых и широких шага и ударилось в стену. От удара его качнуло назад, развернуло лицом к балконной двери…

    Медленно и неуклонно тело Игоря двинулось вперёд.

    Звон выбитых стёкол сотряс комнату.

    Мы и рта раскрыть не успели, как тело, продравшись буквально сквозь дверь, очутилось на балконе, перевалилось через перила и молча кануло в февральской ночи.

    «Третий этаж», – подумал я отрешённо.

    Первым опомнился Пашка. Он прыгнул вперёд, распахнул балконную дверь, выскочил на балкон и закричал, тыча рукой куда-то вниз:

    – Смотри!

    Я уже стоял рядом и смотрел.

    Там, внизу, по замёрзшей, ярко освещённой фонарями и окнами улице, бежал, нелепо и странно вскидывая ноги, Игорь. Или то, что когда-то им было.

    Впрочем, бегом в прямом смысле слова это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее, некое, отдалённо напоминающее бег, яростное топтание на месте.

    Шаг вперёд. Три назад. Четыре вперёд. Два назад. Снова шаг вперёд…

    – Что я тебе говорил!! – возбуждённо кричал Пашка. – Этот человек мёртв, понимаешь?! Он фактически мёртв с той самой секунды, когда его ударил трамвай! Он умер тогда, на рельсах! Вся его последующая жизнь – это только бег петуха, которому отрубили голову и отпустили! Видел когда-нибудь, как бежит петух с отрубленной говой?! Гляди, все, сейчас он упадёт! Это агония!

    Я глядел вниз на яростно бегущее, но не движущееся с места тело Игоря, и волосы шевелились на моей голове. Впрочем, февраль, как всегда, выдался ветреным.

    Его движения все больше замедлялись и, наконец, он остановился, зашатался, рухнул на тротуар вниз лицом, дёрнулся и навсегда затих – бедная сломанная заводная кукла.

    И тут рядом жутко и дико завыла Ирина.

 

    Пять с половиной лет прошло с тех пор. Вот мы опять идём с Ириной по улице, и мужчины по-прежнему оборачиваются ей вслед… а я всё думаю. Все эти пять с половиной лет я мучительно думаю о беге петуха. О нашем беге.

    Потому что вовсе не обязательно столкнуться с трамваем, чтобы умереть, но продолжать движение. Столкновение с жизнью бывает куда страшней.